Апрельская ведьма - Страница 69

К оглавлению

— Когда это случилось?

Старшая сиделка, опустив ручку, смотрела на него серьезным взглядом.

— Вчера.

— И что решили сестра и заведующая?

— Три дня постельного режима. И никаких игр на улице на четвертый и пятый день.

Ределиус кивнул.

— Ты все слышала, Мария. Правила — для того, чтобы их соблюдать. И я надеюсь, этот урок ты усвоишь.

— Да-а! — всхлипнула Тигровая Мария и улыбнулась сквозь слезы своей убогой улыбкой. — Я усво-ою, обеща-а-ю, что усво-ою...

А я закрываю глаза, взбешенная этой покорностью Тигровой Марии.

Всего нас в палате было четверо: кроме Тигровой Марии и меня, еще Элсегерд и Агнета. У каждой — своя кровать, свой комод и общий маленький рабочий столик с двумя стульями. Под окном у нас рос гигантский дуб, а за дверью пролегал длинный коридор с восемью коричневыми дверями. Такой же коридор был над нами, и такой же — под нами. В конце каждого коридора помещалась маленькая комната дежурной медсестры. Туда детям входить не разрешалось, если что-то было нужно, следовало постучать и ждать, пока сестра сама откроет дверь. Но этот запрет был излишним. Большинство из нас так и так не смогло бы преодолеть порога этой комнаты. У всех имелись нарушения опорно-двигательного аппарата разной степени тяжести.

Особенностью нашей палаты было то, что мы все четверо, помимо разных других болезней, страдали эпилепсией. И поэтому должны были круглые сутки носить шлемы. Вообще-то это были не настоящие шлемы, а что-то вроде шапок, подбитых ватой, которые застегивались под подбородком. Элсегерд и Агнета стыдились их как знака презираемой касты, но мы с Тигровой Марией воспринимали их равнодушно. Мы находились ниже всяких каст.

Дело в том, что среди интернатских детей царила строгая иерархия: наивысшие места в ней занимали те, чья болезнь была наименее тяжелой, а самый низ — дети не только с двигательными, но и с психическими нарушениями. Для всех интернатских не было ничего важнее, чем четко отграничить себя от идиотов. Фактически это была мера предосторожности. Все знали, что за воротами интерната прослыть идиотами рискуем мы все, а это опасно, потому что тот, кого считают идиотом, в конце концов вживается в эту роль. Эпилепсия же считалась, вероятно, своего рода умственной отсталостью. Ведь никто, кроме идиота, не станет валиться на пол через равные промежутки времени, пускать пену изо рта и писать под себя.

Если бы не эпилепсия, Элсегерд и Агнета заняли бы верхушку иерархии. У Элсегерд была искривленная стопа, так что она обходилась одной палочкой, у Агнеты — межпозвонковая грыжа, так что, конечно, перемещаться ей приходилось на инвалидном кресле, но это компенсировалось тем, что была она хорошенькая. Из-под ватного шлема выбивался водопад белокурых локонов, и когда ее кукольное личико обращалось вверх с печальной улыбкой, у всех выступали слезы на глазах. На Рождество ее всегда просили спеть «Я весь мир нарисую для мамочки милой моей...», и тогда случалось, что, беззвучно скривившись, плакал и сам Ределиус.

Мама у Агнеты тоже имелась. Причем на редкость преданная мама. В каждый родительский день она являлась в интернат и брала с собой Агнету на прогулку по всем магазинам Стокгольма. Вечером Агнета въезжала в палату с кучей пакетов и свертков на коленях. Хотим мы посмотреть? Новая блузка! И пазл! И мыло, пахнущее духами! А на все длинные праздники она уезжала на виллу на Черном море или в летний домик на острове Сингё, как настоящая школьница на каникулы.

У Элсегерд и Тигровой Марии тоже были мамы, но не настолько обеспеченные. Родители Элсегерд были миссионерами где-то в дебрях черной Африки и приезжали раз в три года, а мама Тигровой Марии — вдова с четырьмя детьми на руках — жила в Вильхельмине, так что приезжать могла еще реже, чем миссионеры. Но каждую неделю она присылала Тигровой Марии открытку, эти открытки сестры зачитывали вслух за обедом, а потом Мария хранила их в коробке из-под обуви. Когда другие девочки делали уроки, Тигровая Мария обыкновенно пододвигала стул к моей кровати и раскладывала все свои открытки на моем одеяле. Какая, по-моему, красивее? Зимняя? Или заход солнца над озером Мальгомай? Я всегда предпочитала зимние пейзажи, но решение принимала Тигровая Мария, а она неизменно выбирала заход солнца.

После их уроков начиналась моя школа. Элсегерд была моей учительницей, Агнета — моей авторучкой, а Тигровая Мария — моей горячей болельщицей. Я нуждалась во всех троих, и в Тигровой Марии не в последнюю очередь.

Все началось с игры, в которую придумала играть Элсегерд, — она уже с первого класса твердо решила для себя, что станет учительницей. Рабочий столик стал ее учительским столом, а стулья — ученическими скамьями. Сначала на роль учеников предполагались Агнета с Тигровой Марией, но обеим это быстро надоело — Агнете оттого, что она уже знала все, чему собиралась учить Элсегерд, а Марии — оттого что ей это было не по силам. Обе фыркали и болтали — им хотелось играть во что-нибудь другое. И когда обе ушли из палаты, Элсегерд, не имея лучшего объекта, принялась за мое обучение. У меня от усердия потекли слюни. Ведь это была самая заветная моя мечта — научиться понимать маленькие непонятные значки в книгах. Это, наверное, все равно что слушать радио глазами, а ничего увлекательнее радио я тогда не знала.

— А! — сказала Элсегерд, помахав букварем. — А! Мама! Лапа!

— Ээ-э, — ответила я.

— Нет-нет, — настаивала Элсегерд. — Постарайся! Это — А! А!

— Ээ-эй!

— Нет! Учись! А! Мама! Лапа!

— Аа-ай!

— Да! Отлично! Ставлю тебе звездочку. А это — М. Можешь повторить — М?