Фиолетовое небо за окном гостиной делалось темней и словно бы глубже. Кристине казалось, она тонет в нем, хотя на самом деле она сидела в это время в гостиной Астрид, выпрямясь и сцепив пальцы. Стая из сотни черных птиц проплыла в сторону заката, потом в секунду развернулась в едином отлаженном движении и изменила направление полета. В следующий миг Кристина вперила взгляд в Астрид и впервые, без всякой робости, стала ее разглядывать. Длинное костлявое тело, совсем не похожее на ее собственное, да и длинный подбородок и немного крючковатый нос ничуть не похожи на ее собственный нос и подбородок. Мы даже не родственники. Все это нелепое недоразумение.
Астрид застыла:
— Чего вылупилась? Ты хоть слышишь, что я говорю?
Ее руки тряслись, когда она подняла их и сжала кулаки перед самым Кристининым лицом. В левом углу рта выступила слюна.
— Ты слышала хоть слово, что я сказала? Я говорю, что не желаю больше на тебя горбатиться!
Кристина отвела ее кулаки в сторону и поднялась, поражаясь собственному спокойствию:
— Сколько ты хочешь?
Кулаки Астрид, разжавшись, упали.
— Чего?
— Сколько ты хочешь?
— Ты о чем?
— Сколько ты хочешь, чтобы я платила в месяц?
Астрид разинула рот. Кристина быстро подсчитала в уме, с устным счетом у нее все было в порядке.
— Ты получила сто двадцать семь крон в зимние каникулы. Это три недели. Стало быть, стоимость жилья и еды в этом доме — сто шестьдесят шесть крон в месяц. Я смогу заплатить столько же и в летние каникулы, я получу даже на двадцать пять крон больше. А осенью ты будешь получать пособие на мое обучение, это четыреста двадцать пять крон за семестр. Значит, я останусь должна тебе двести тридцать девять крон в семестр или пятьдесят девять крон и — погоди-ка — семьдесят пять эре в месяц. Обещаю — ты их получишь.
С поднятой головой она пошла из гостиной на кухню, открыла кран и достала стакан из буфета. Какое потрясающее чувство! Ее мозг был так же холоден и ясен, как вода, текущая в стакан. Но жажда, о боже, какая мучительная жажда...
Она уже было подняла стакан, чтобы отпить воды, когда пинок Астрид заставил ее шатнуться. Стакан выпал у нее из рук и упал на зеленый пластиковый коврик, но не разбился, просто покатился за край коврика и дальше, по линолеуму, пока не закатился под стол.
— Заруби себе на носу, — сказала Астрид, перебирая своими синеватыми пальцами, прежде чем изо всей силы вцепиться Кристине в волосы. — Когда мне дают пинка, я отвечаю тем же...
Кристина закрыла глаза, собираясь с мыслями. Значит, однажды это уже было. А иначе почему ей так знаком этот привкус крови во рту?
Кристина выключает верхний свет, закрыв дверь за последним пациентом, и опускается на стул. Надо дать глазам немножко передохнуть, они очень устали. Она вообще устала: вот-вот эта бессонная ночь накроет ее, как огромная волна...
Откинувшись на стуле, она вытягивает вперед руки, растопырив пальцы, и разглядывает их в струящемся из окна вечернем свете. Они прямые и ровные, ничто в их форме не выдает пяти сросшихся переломов, двух на правой и трех на левой руке. На самом деле до университета она не знала даже, что ходит с переломанными пальцами. Там, в Лунде, во время занятий она положила обе ладони под рентгеновский аппарат, и когда изображение показали студентам, по аудитории прошел заинтересованный шорох. Ей не удалось отмотаться от теста на повышенную ломкость костей, на чем настаивал преподаватель, но когда тест выявил полнейшую норму, она все же сумела выдержать учиненный им допрос. Она понятия не имеет, откуда у нее эти переломы. Может быть, как-то зимой поскользнулась и, падая, выставила руки вперед. Конечно, такие повреждения могут иметь самую разную причину. Разумеется. Боль? Нет, она не помнит, чтобы пальцы особенно болели...
От одного воспоминания об этой боли у нее щиплет глаза. Пальцы — это всегда было у Астрид заключительным аккордом. Тут у нее маслились глаза от эйфории и на губах выступала слюна. Она швыряла Кристину на пол, ставила колено на грудь и, больно выкрутив кисть, принималась гнуть палец. За секунду до этого в квартире всегда наступала полная тишина: Астрид поднимала голову, чтобы отдышаться, а Кристина делала вдох, заранее готовясь подавить крик...
Но не в тот последний раз. Не в день накануне экзамена, тогда она закричала, громко и пронзительно:
— Делай что угодно! Я все равно намерена стать врачом и буду врачом, что бы ты ни делала!
— Ах ты, чертова задавака, — шипела Астрид. — Заносчивое дерьмо! Не будешь ты никаким врачом, твое место в психушке!
Она все сильнее вцеплялась в безымянный палец Кристины, отгибая его все дальше назад. Но несмотря на слепящую боль, Кристина выплюнула в ответ:
— Это ты так думаешь! Но это не передается по наследству...
Вот сейчас это случится. Скоро. В следующий миг. Она стиснула зубы. Если только она издаст хоть малейший звук, то одним пальцем не обойдется.
Но тому, что сказала Астрид, не бывать. Никогда не бывать.
Кристина опускает руки. Довольно, незачем вспоминать.
— Я соскучилась по дому, — произносит она вполголоса и сама себе улыбается. Не так уж далеко до «Постиндустриального Парадиза», чтобы по нему тосковать. Единственное, что сейчас нужно сделать, — это подняться и надеть пальто. Можно оставить машину на стоянке и не торопясь пройтись в этом синем сумраке по Вадстене, а придя домой, развести в изразцовой печке огонь, набросить шаль на плечи и усесться в кресло с чашкой чая и книгой. Вокруг будет так тихо, что можно вообразить, будто больше в мире никого нет, что она чуть ли не последний человек, оставшийся на земле...