Кристина проводит рукой по волосам, она догадывается, что это за стишок, его никому из них никогда не забыть. Но она не даст завлечь себя в эту игру. Никогда.
— Это неудивительно. Если вы проверите по своим данным, то сможете узнать, что именно эта персона не так давно украла у меня блок рецептов. Ее за это судили.
Женщина-полицейский раздумывает, кажется, даже слышно, как она почесывает голову.
— Да, но в таком случае... Да, тогда не знаю даже, что нам делать.
— Вы можете обратиться в службу социальной помощи.
В трубке раздается треск, полицейская дама изумленно вскрикивает, и вдруг в Кристинино ухо орет знакомый голос, так что едва не лопается барабанная перепонка:
— Слушай, ты, кикимора, — рычит Биргитта, — ты всю жизнь только и делала, что меня шпыняла, но теперь хрен ты у меня отмажешься. Нашла тоже дурочку. Анонимки слать, а! Мать твою! Мать твою, да ты вообще охренела, прямо такая изощренная злоба...
Кристина, швырнув трубку на рычаг, закрывает лицо ладонями. Все ее нутро вдруг сделалось водянистым и текучим, она опала, как сдувшийся шарик, и ей уже никогда не встать на ноги. Целую минуту она сидит, слыша, как тикают наручные часы, но потом какое-то движение в глубине кабинета заставляет ее посмотреть туда. Боже! Парнишка! Она про него забыла.
Повернувшись на винтовом кресле почти на целый оборот, она испускает глубокий вздох.
— Прости, пожалуйста, я не должна была брать трубку. Так о чем мы говорили?
Парень смотрит на нее, конъюнктивит превратил его глаза в две узкие черные полоски.
— Вы собирались выписать рецепт...
Он соскальзывает наконец со смотрового стола, и голос его вдруг звучит по-взрослому.
— На глазную мазь, — продолжает он. — Мы ведь говорили о глазной мази.
Она все сидит в полумраке, хотя парнишка уже ушел — нет сил встать и включить свет. Следующий пациент пусть подождет — ей нужно чуточку побыть одной, дать нутру снова застыть. Она поворачивается на винтовом кресле, чтобы глянуть в окно, и замечает парнишку, идущего наискосок через стоянку. Его походка вызывает в ней тревогу: плечи опущены, руки болтаются как плети по сторонам, голова поникла. Он то и дело поскальзывается на раскисшем снегу, ему, наверное, холодно, но куртка не застегнута, и ни шарфа, ни перчаток. В голове оживает навязшая за годы учебы фраза: «Существует риск самоубийства». Да. Здесь — определенно существует.
По какому-то внезапному наитию ей видится, что его жизнь как-то связана с ее, какой бы сложной, запутанной и невероятной ни казалась подобная связь, — из того, что когда-то ее ребенком, пострадавшим от жестокого обращения, передали в приемную семью, непременно следует, что незнакомый мальчишка сорок лет спустя вернется домой и лишит себя жизни. Если бы не было Биргитты в жизни Кристины, телефон в кабинете не зазвонил бы в тот самый миг, когда паренек только-только приоткрылся, и дал бы ему выговориться до конца.
«Если бы да кабы», — глумливо откликается память голосом Астрид.
Астрид. Вот оно. Это все из-за Астрид, это она сделала такой Кристинину жизнь. И так велика ее власть, что много лет спустя после смерти она может впиваться своими грязными ногтями в чужие раны. Рука Кристины сама выдвигает нижний ящик стола и достает оттуда конверт. Коричневый, весь измятый, он пролежал на дне этого ящика не один год.
Эрик не знает, что этот конверт у нее, он не знает, что она уже больше пятнадцати лет назад сделала то, что он так часто советует ей сделать. Она затребовала свою историю болезни. И не только ее, она раздобыла также рапорт пожарной команды, материалы полицейского дознания и — не без опоры на личный врачебный авторитет плюс известное количество полуправды — заполучила из больницы Святой Биргитты в Вадстене часть истории болезни Астрид.
Сверху лежит ее собственная история болезни. Она подносит пожелтевший лист к настольной лампе и принимается читать хорошо знакомые слова.
...Девочка пяти лет. Доставлена по неотложному вызову в 22.25. Без сознания. Ожоги 2-й — 3-й степени — живот, груд, клетка, лев. предплечье и пр. ладони.
Она не верит. Всякий раз читая эту историю болезни, она все так же сомневается: это невозможно, этого не может быть. И тем не менее она, разумеется, знает, что каждое слово тут правда, хотя бы потому, что рубцы видны до сих пор. В некоторых местах ее тела кожа навсегда останется необычно тонкой и блестящей: на животе, грудной клетке, левом предплечье и правой ладони.
Еще у нее есть материалы предварительного расследования и показания супругов Петтерссон. Соседей, которых она не может вспомнить, как не вспомнить ей и квартиры, где они жили с Астрид, и дома на Санкт-Петерсгатан в Норчёпинге. Однако, перелистывая протокол, она словно слышит открытый эстергётландский выговор фру Петтерссон:
— Да, ну так мы привыкли, что ребенок кричит, но больше-то она все плакала... Хотя один раз она так заорала, что ужас...
Остальные подробности воспроизводятся в резюме на первой странице материалов расследования:
...Супруги Эльса и Оскар Петтерссоны сообщают, что в половине десятого вечера 23 марта 1955 года обратили внимание на неприятный запах гари. Фру Петтерссон вышла на лестничную площадку и констатировала, что запах идет из соседней квартиры. В связи с этим она велела мужу вызвать пожарную команду, а потом толкнула дверь в соседнюю квартиру и обнаружила, что та не заперта. Войдя в квартиру, фру Петтерссон сперва побежала на кухню, потом в большую комнату в поисках очага возгорания и хозяйки квартиры фрекен Астрид Мартинссон. Однако попытавшись войти в маленькую комнату, она обнаружила, что дверь заперта, но ключ торчит снаружи. Отперев замок, она вошла. Языки пламени вырывались из детской кроватки. Фру Петтерссон удалось загасить огонь с помощью коврика. Но пока она этим занималась, в комнате появилась Астрид Мартинссон и нанесла ей две резаные раны в спину с помощью кухонного ножа. Сразу после этого в комнату вошел господин Петтерссон. В ходе завязавшейся потасовки, когда он пытался разоружить фрекен Мартинссон, на пол упала керосиновая лампа. Огонь вспыхнул снова. Фру Петтерссон ликвидировала и это новое возгорание с помощью коврика, в то время как господин Петтерссон усмирил фрекен Мартинссон и крепко держал ее...