Утром в день экзамена Старуха Эллен вся прямо разохалась, что никак не попадает на экзамен в обе школы и, увы, увы, никак не успеет добежать из Кристининой с Маргаретой школы в Биргиттину. Решила, что страшно огорчила Биргитту, — но Биргитту это не огорчило ни капельки. Наоборот. Только трусы таскают взрослых на экзамены, а Биргитта не трусиха. Кроме того, если с ней притащится Эллен, то никак не получится заскочить к Гертруд.
Она уже привыкла звонить в дверь Гертруд. Она перекопала весь сад Эллен, убив на это целый вечер, но так и не нашла ключа, в конце концов Эллен собственной персоной прошествовала по саду и заявила, что хватит играть в кротов. Гертруд обещала сделать ей новый ключ, когда деньги будут, а пока их нет. Ну нет так нет — надоедать Биргитта не хотела, у Гертруд и так хватает огорчений.
Никто не подошел к двери, хотя из-за нее слышались голоса. Гертруд была дома, но явно не одна. Биргитта надеялась, что ее зашла навестить какая-нибудь из прежних подруг — тогда целых два человека увидят ее новое платье и всплеснут руками от изумления. Она разгладила юбку, прежде чем снова нажать на звонок, и, не получив ответа, нажала на дверную ручку.
Подруги не было. Был Освальд.
Он развалился, как обычно, в одном из кресел, но на этот раз Гертруд сидела у него на коленях. Глаза у обоих были чуточку масленые, и один чулок слез у Гертруд с ноги и свисал с коленки, как вуаль. Помада размазалась вокруг губ, и Гертруд, казалось, не замечает, что Освальд запустил свою ручищу к ней под юбку. Когда вошла Биргитта, оба повернули головы и заморгали, потом молча на нее уставились. Это Биргиттино платье лишило их дара речи!
— Пришла? — Гертруд нагнулась, ища сигареты.
Освальд вынул руку и повел ею вслепую над турецким курительным столиком, ощупью ища свой стакан.
— Угу, — отозвалась Биргитта.
— И нарядная какая, жуть... — сощурилась Гертруд, с наслаждением затягиваясь. — Откуда такая шикарная тряпка?
— От Тети Эллен.
— Эллен? Что еще, на фиг, за Тетя Эллен?
— У которой я живу.
Гертруд поморщилась и встала, прошла в болтающемся сползшем чулке к кровати и села. Как обычно, скрипнули пружины. Все было как обычно. Абсолютно. Ничего не изменилось.
— Значит, есть денежки покупать тебе шикарные платья? — Гертруд скривила верхнюю губу.
Биргитта не знала, что отвечать, но это дела не меняло, поскольку Гертруд еще не выговорилась. Стряхнув пепел в сложенную лодочкой ладонь, она рассмеялась:
— Да, уж надо думать, денег ей хватает... Видно, хорошо ей платят за воспитание чужих деток, а, Освальд?
Освальд что-то буркнул, соглашаясь, из своего кресла. Гертруд, зажав во рту сигарету, снова окинула Биргитту взглядом:
— Да ты ведь у меня всегда была жутко хорошенькая. Прямо маленькая Ширли Темпл... Ну что, теперь ты небось довольна? Хочешь остаться у этой Эллен? Чтобы каждый божий день одеваться в шелка и бархаты?
Биргитта сжала губы и покачала головой. Нет! Она хочет домой к Гертруд, она же говорила уже тысячу раз! Но, может быть, она говорила слишком тихо, может быть, Гертруд ее просто не расслышала? Хоть бы это платье с розанами треснуло по швам и, превратившись в лохмотья, спало прочь с ее тела, чтобы она смогла наконец двигаться и говорить. Но нет: платье никуда не девалось, и Биргитта была не в силах шевельнуться. И говорить не могла.
— Кстати, что это за старуха? — Гертруд откинулась назад, опершись локтем о подушку. Она забыла, что только что стряхнула пепел в ладонь, и на покрывале появилось серое пятнышко. Но это пустяки, не огонь же, а пятно Биргитта отчистит в одну секунду, как только сможет сдвинуться с места.
— Слушай-ка, Освальд, — продолжала Гертруд. — Ты не знаешь, что это за тетка, у которой теперь живет Биргитта?
Освальд отпил из стакана и рыгнул.
— А как же, — отозвался он. — Эллен Юханссон. Она берет приемных детей, теперь у нее их штуки три-четыре.
Гертруд наморщила лоб:
— Которая Эллен Юханссон?
— Вдова Хуго Юханссона. Большая шишка был, помнишь, да помер лет десять назад...
Освальд, захохотав, сделал еще глоток и почесал грудь:
— Она, старая сволочь! Лет на двадцать его младше. Они и года вместе не прожили, как он копыта откинул, а она осталась в его доме и при его денежках... А он-то жил небедно.
Гертруд уже сидела в кровати, выпрямившись:
— Рак, что ли? Он что, помер от рака?
Освальд пожал плечами. Фиг его знает. Ну да все равно, Гертруд уже сама нашла ответ.
— Мать твою! Да я же знаю, кто это. Низенькая такая тетка, коренастая... Ха!
Она глубоко затянулась и, прищурившись, глянула на Биргитту:
— Можешь передать ей привет от меня. Передай ей, что я и ее помню, и ее недоноска. Мы же с ней рожали вместе.
— Клевая тачка, — говорит Биргитта, наконец пристегнув ремень безопасности.
Маргарета усмехается — можно подумать, ей сказали что-то смешное.
— Да ничего. Только разваливается потихоньку, вот глушак вчера сменила. Потому и пришлось забирать ее из мастерской...
А что, она была в мастерской? И предполагается, что Биргитта об этом знает? Сказано таким тоном, будто Биргитте это давно известно. С ней, кстати, многие так разговаривают. Видимо, считается, что Биргитта Фредрикссон умеет читать мысли. Ладно, не будем никого разочаровывать — лучше сменим тему.
— Так ты ехала на ней аж из самой тундры?
Маргарета качает головой, кончик языка она высунула, — такое впечатление, что рулит она языком, одолевая кольцевую развязку возле здания полиции.
— Нет, из Кируны я прилетела в Стокгольм. Машина-то не моя, я ее одолжила.